Мы впускаем их в дом. В душу дверь, поспешив, открывая,
На всю жизнь – то ль свою – то ли их – никому невдомёк,
Когда первый раз делимся с ними, кусочек еды отрывая,
Когда в первый раз смотрим в доверчивый глаз-уголёк.
Мы зачем-то надолго себя безнадёжно треножим,
Нитью связи такой, что надёжней любви или веры,
С нас и спрос ведь за это – небесного будет построже,
Раз рискнули сменить на живое безликость химеры.
Прижимая к груди этих нежных созданий комочки,
Мы сдаём, как экзамен на жизнь – добродетели тест,
Нужно вслушаться в их щекотание усами о мочки
И услышать себя, когда ставить приходится крест.
Ноги ватные гнутся и руки плетьми – непослушны,
Когда слышишь последний, агонией сорванный крик,
Я слыхал. Я не верил ему. Я ушёл головою в подушку,
Он и там меня пулей навылет настиг.
Пусть летят. Пусть их встретят пушистые добрые Боги,
Пусть хватает им там и еды и чистейшей прозрачной воды,
Пусть не будут их ангелы слишком взыскательно-строги,
Помолюсь. Пусть считают, что с мозгом моим не лады.
Я могилу копал. Под оранжевым праздничным клёном,
По размеру. И мягкость пушистой земли оценил.
И не видел клинок, что втыкался слезой закалённый,
И рыданья сдержать не нашёл в своей слабости сил.
Так зачем же, зачем мы впускаем их чистые души?
Не затем ли, что б после на прочность проверить себя,
Когда мы их хороним, и ветер нам слёзы не сушит,
И над крохотной ямкой молчим, непритворно скорбя.
