Вероятно, художественная литература произошла от какой-то незатейливой истории, рассказанной однажды вечером у костра в глубине пещеры. События того дня взволновали рассказчика - что-то пошло не так, и ядущие стали едомыми, или, напротив, не стали, хотя очень даже могли. Так и родился первый рассказ.
За тысячи лет из него выросли многочисленные жанры, стили и миллионы книг, а литература сделалась занятием и хобби мастеров, подмастерьев и совершенных профанов, создающих все новые и новые версии мира. Какие-то из них выросли из самой жизни и даже вышли из рук людей, о литературе не помышлявших. Да, именно из рук, если мы говорим об эпистолярном жанре: придумав азбуку, а следом и почту, люди принялись писать письма. Литераторы, по своему обыкновению, подхватили тренд - и так появились повести и романы в письмах и прочая корреспонденция, адресованная якобы к N, а на самом деле - к городу и миру. У Некоторых даже частные письма несут некий отпечаток... гм... как если бы они были написаны с расчетом на посмертную публикацию.
Но есть в этом потоке письма особые - пронзительно волнующие, преисполняющие невыносимой тревогой всякого, кто возьмет их в руки. Они и адресованы всякому, любому, каждому, всем, всем, всем! - как сигнал SOS, потому что они и есть сигнал SOS. Краткие, обрывистые, размытые, неразборчивые, вне расчета на посмертную публикацию - зато написанные в виду безжалостной смерти, с надеждой ее избежать или хотя бы дать знать о себе тому, кто почти уже напрасно ждет.
Литераторы не имеют к ним никакого отношения. Это письма, написанные моряками, терпящими бедствие, вложенные ими в бутылки и доверенные морю. О, какой парадокс! - морю, которое готово их погубить, они доверяют и свою последнюю надежду на спасение, а может, и свою последнюю весть.
Сила этих безыскусных строк поразительна. Вот записка, найденная в 1913 году в закупоренной бутылке возле Еникальской спасательной станции, Керчь: "Гибнем, спасайте. Судно “Св. Николай” херсонского порта. Шторм третий день. Матросы Осипов, Андрейчук, Федоров, боцман Дьяченко и я, шкипер Коваленко, гибнем. Осипов и Дьяченко утонули" (газета "Родной край" http://mycity.kherson.ua/gazety/r-kray.html). Начальник Керченского торгового порта передал копию записки в газету, ее опубликовали - если и не спаслись Андрейчук, Федоров и Коваленко, то хотя бы родные узнали о судьбе моряков.
Разумеется, искусство не смогло пройти мимо посланий в бутылках. Писатели, живописцы и кинематографисты выудили из мирового океана, наверное, больше бутылок с записками, чем их туда опустили моряки, а записки разрослись до размеров обширных писем, целых рукописей и даже толстенных романов, вокруг которых потом вертится сюжет. Тексты этих "записок" так искусны и сложны, что, бывает, не всякому под силу их одолеть.
Но они все равно безумно волнуют - если не сами по себе, то как образ и в силу контекста, главного, скрытого, того, о котором не станет писать литератор, потому что этот контекст и сам встанет в полный рост перед читателем. Во-первых, записка из бутылки всегда написана в обстоятельствах, грозящих смертью, можно сказать, под ее пристальным взглядом. Во-вторых, всякая такая записка - это тайна, мрачная, чудовищная тайна, в которой, словно огонек свечи, прикрытой от бури рукой, теплится крохотная надежда.
Посмотрите на эту идиллическую картину Дж.Э. Милле с названием "Весточка с моря". Присмотришься - и вся идиллия разбивается вдребезги, как бутылка, которую море швырнуло о скалу. Вот и осколки - у ног девочки и в ее руке.
Кто-то из литераторов предпочел завершить все так же, как и Милле. Это Эдгар Аллан По, "Рукопись, найденная в бутылке" - мало того, что автор записки оказался на корабле вроде "Летучего голландца", так этот корабль еще и увлек его в бездну, напоминающую вход в а(и)д. Он канул в нее, в последний момент выбросив за борт бутылку с рукописью, все-таки дошедшей до читателя, как записка шкипера Коваленко. Что было с ее автором? Неизвестно! - и читатель поеживается, оставшись лицом к лицу с неодолимым ужасом, неразрешимой тайной и слабой надеждой.
У Жюля Верна все, разумеется, иначе: в эпоху стали и пара никаких летучих голландцев и прочей чепухи встречать не полагается. Записка капитана Гранта, хоть и попорченная водой и проглоченная акулой, все-таки запускает головокружительное кругосветное путешествие, гибнут второстепенные персонажи и первостатейные негодяи, капитан Грант жив, здоров, упитан и спасен. Заняло это так много времени исключительно по рассеянности редкостного раздолбая и душки Паганеля, да по заданию издателя - романы с продолжением были в моде, а Верн умел ей следовать. На его страницах читатель обычно не поеживается от ужаса, а покряхтывает от удовольствия, кутаясь в любимый плед. Все будет хорошо.
Каверин, "Два капитана" - здесь все не так, как у людей. Вместо записки - целая кипа писем членов экспедиции капитана Татаринова; вместо бутылки - мертвый почтальон: он утопился от несчастной любви (как видите, море последовало не только за авторами писем, но даже за их вестником). Никто не спасен, экспедиция погибла, поиски ее растянулись лет на 50, прерываемые двумя мировыми войнами, но все-таки увенчались успехом, разумеется, успехом с учетом обстоятельств. Записка в бутылке сыграла свою роль, донеся последнюю весть до живых и взволновав одного из них так, что он посвятил поиску автора записки всю жизнь.
Умберто Эко, "Остров накануне". Я не скажу ни слова о содержании, потому что хотел бы, чтобы каждый сам решил, о чем эта книга. Написана она великолепно - а главное, читать ее сейчас самое время. Кажется, человечество, словно главный герой романа, Роберт, сбросило за борт все часы и карты, подожгло паруса и оснастку и оставило корабль, двинувшись "навстречу одному из двух счастий, которые, несомненно, его ждали. Прежде чем судьба и воды примут решение за него..." - да, прежде чем это случится, и в самом деле стоит прочитать этот роман или даже роман романов.
Думаю, каждый назовет по крайней мере несколько примеров сверх моих, но уже достаточно примеров, теперь - о главном. Еще весной, когда все это пандедейство началось, меня сначала посещал, а потом и преследовал образ ловца во ржи. Не Колфилда, а ловца во ржи на краю пропасти. Думаю, этот образ приняла единственная сущность, оставленная Пандорой в своей шкатулке, - легкокрылая надежда, обманчивое ожидание счастья. Чем дольше тянулось это ожидание, тем страшнее делался образ ловца, пока однажды он совсем не исчез, вместе с детьми. Вместо него на поле остался человек с накрепко завязанными глазами - растопырив руки, он шагал сквозь рожь, совершенно не представляя, в какой стороне пропасть. Это было страшно, это снилось, это не давало мне написать ни строчки, вынуждая фотографировать - и молчать.
Но идиллически-обманчивая картина Милле разбила этот невыносимый образ вдребезги. Так волна разбивает бутылку с запиской о скалу, но так и король разбивает бутылку с шампанским о борт судна, крещая его на дальнее и счастливое плавание!
Нет, не зрячий и не слепой ловец во ржи над пропастью - я, имярек, и любой, всякий, каждый и все, все, все мы теперь - моряки, пишущие свою записку в бутылке. Мы не знаем ни ее судьбы, ни своей, но мы надеемся - иначе бы не писали.
А надежда - и есть спасение.
ID:
898849
ТИП: Проза
СТИЛЬОВІ ЖАНРИ: Ліричний
ВИД ТВОРУ: Вірш
ТЕМАТИКА: Філософська лірика
дата надходження: 21.12.2020 22:25:48
© дата внесення змiн: 21.12.2020 22:25:48
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
