ЗНАКОМСТВО
Доброруднев любил водку. Не то, что другие, – те просто пьют. А он любил. Ничего другого спиртного не пил. Пива терпеть не мог, злился всякий раз, видя рекламу: «Идиоты! И ведь мужики придумывают, мужики снимаются! Неужто не знают, что пиво влияет на потенцию и уменьшает двигательную активность сперматозоидов?» Он знал. Ещё бы ему не знать! Когда-то, - с ума сойти, как давно! – он закончил лучший вуз страны. И самый по тем временам новый его факультет – психологии. Это оттуда вышли лучшие психиатры, первые толковые психологи, судмедэксперты разной направленности. Медицину им преподавали круче, чем в меде. И активно вербовали на секретную работу представители известных контор. Его тоже вербовали. Он – экспериментатор по натуре – умудрился перепробовать на себе все виды наркотиков. Ни один не взял его с первого раза, а второй был ему не интересен. Кто-то настучал «куда след». Его вызвали, угрожали, уговаривали, шантажировали, обещали красивую жизнь. Этот наркотик его тоже не взял. Вплоть до перестройки он страшно гордился собой, что не поддался тогда. Сейчас же, посетив парочку приличных стран, страшно жалел. Од-дурень! Жил бы себе припеваючи где-то в Швеции, носил бы раз в полгода шифровочку с секретными сведениями в тайничок и в ус не дул. А здесь, в этом постперестроечном самостийном бедламе, выживая вместе со страной, он и сам не заметил, как подсел. На водку. Замечательные гены его предков – потомственных донских казаков – крепкие и здоровые, сыграли с ним злую шутку. Трезвея после ста граммов в течение десяти минут до состояния стёклышка, он не заметил, как организовалась зависимость. И то, как же заметить, если совершенно нет похмельного синдрома? Осознать и признать собственный алкоголизм ему помогла женщина. Вернее роман. Вернее, несостоявшийся роман с единственной по-настоящему любимой женщиной. Другие романы – не в счёт.
Они странно встретились. Хотя, так, наверное, можно бы начинать рассказ практически о каждой встрече, изменяющей судьбу. И тем не менее… Ему, вполне преуспевающему в новых экономических условиях психотерапевту, позвонил старый друг и попросил о помощи. Пересеклись. Ситуация оказалась плохая. Для друга Сереги. Его любимая жена Татьяна переехала на съёмную квартиру и собиралась подавать на развод. Плохо было то, что он – лучший друг семьи – ни сном – ни духом. Танька нравилась Доброрудневу. Всегда гостеприимная, компанейская. Чувство юмора – это что-то! Он никогда не видел у них даже недовольства друг другом, о размолвках и скандалах и речи не шло. Маришку, дочку, обожали и баловали оба. И он их понимал, тоже обожая и балуя свою дочу, живущую отдельно с его бывшей. Ну, какого святого? Чего этой курице не хватало? Судя по убитому виду Серёги, дела зашли далеко. Разрулить ситуацию и поручалось лучшему другу обоих – Андрюхе Доброрудневу. Правда, со стороны женской половины имелся свой адвокат – старая Танькина подруга Эмма откуда-то из родных мест. Доброруднев никогда её не видел, только слышал от Таньки. Та постоянно цитировала её фразочки и шуточки. Доброруднев даже думал, что Эммы и в помине не существует, просто жена друга так обозначила своё альтер-эго. А вот, оказывается, есть она – Эмма эта загадочная, вечно цитируемая. Мао-Дзе-Дун в юбке! Причем, не где-то в Тмутаракани, а прям здесь, под боком. Лучше бы её не было! Доброруднева жутко раздражала перспектива договариваться не с одной бабой, а сразу с двумя – Танькой и этой загадочной Эммой. И он злился. Поэтому первое, что брякнул, войдя в темноватый коридор снятой Татьяной квартиры:
– Водка есть?
– Есть, проходи, – обречённо обронила Татьяна.
– Это, насколько я понимаю, было сейчас приветствие? – Хрипловатый альт откуда-то из-за изгиба коридора вылетел стрелой купидона и грохнулся прямо в его сердце. Доброруднев обожал такие голоса. Высокие и писклявые – терпеть не мог, а вот такие низкие, как бы слегка присыпанные песком, вызывали в нем необъяснимый душевный отклик. То, что у его оппонентки такой голос, выбило из колеи. Не зная, как дальше держаться, Доброруднев стал паясничать:
– А что с Вами, бабами, ещё делать можно? Только водку пить!
– Ну, почему же? Если нас не ставить к стенке сразу, а дать шанс, – с нами ещё очень можно поговорить. – И она вышла на освещённый пятачок коридора, как прима на авансцену. Красивая. Раскосые ланьи глаза, мальчишеская стрижка и нежный бутончик губ. Протянула для рукопожатия руку:
– Ну, здравствуйте, – потом он часто подкалывал её за привычку начинать фразу с «ну», – я – Эмма, а Вы, я полагаю, Андрей Николаевич Доброруднев.
– Он самый. Как грится, собственной персоной, – никак не мог выехать из шутовской колеи и начинал злиться на себя и на них, – так есть водка?
– Ну, есть, есть, Таня сразу предупредила, что без водки вы не дееспособны, – слегка пренебрежительно пожала плечиком, и его душа вкупе с организмом немедленно отреагировали на этот жест. А потом и на фигуру, подсвеченную солнцем из кухонного окна. Это таким кричали в древней Греции «красуйтесь бёдрами!» Глянув на неё на свету, Доброруднев уже был готов и друзей из кризиса вытаскивать, и консультацию «Брак и семья» организовывать, и мир спасать, и влезть на Эйфелеву башню без лифта и спуститься оттуда вверх ногами. Из этого плана удалось воплотить только второе, но это случилось гораздо позже.
Эмма была умна. Хоть Доброрудневу и хотелось, чтобы это было не так. С прелестькакойдурочкой он справился бы. С этой было сложнее. Логик по складу ума, он понятия не имел, как можно делать такие глубокие и верные выводы с двух-трёх фактов, слёту, не обдумывая. Поначалу, как бывший заядлый картёжник, подозревал её в блефе: берёт взятки на мизере. Но попытки подловить заканчивались ничем, - она действительно была умна. Как-то по-особенному, на свой интуитивный лад. Всё в нём протестовало её необъяснимой логике с того самого первого раза, когда она сказала о семье их друзей:
– Мне очень жаль, Андрей Николаевич, но мы с Вами ничего не спасём. Поздно пить «Боржоми» при такой стадии цирроза. Здесь нечего уже спасать. Это я Вам как врач говорю.
И оказалась права, не смотря на то, что он всячески пытался доказать её неправоту. И разговаривал с Танькой и Серегой – то вместе, то поврозь, а то попеременно, – и уговаривал, и призывал к здравомыслию. Даже давил и шантажировал. И только очень глубоко вникнув в жизнь двух дорогих сердцу людей, понял то, что Эмма увидела сразу: здесь уже ничем не поможешь.
– Ну, не расстраивайтесь, Андрей Николаич, – успокаивала она его в день развода, сидя за столиком их «штаба» – кафешки у дома друзей, – нам не дано оживлять мёртвых. В морге, простите мой чёрный юмор, терапевту ничего не светит. Даже с приставкой «психо-».
– Нет, вот, скажи мне, Эммануэль, – тогда он первый раз её назвал этим ставшим, благодаря первым полуподпольным видеозалам, скандальным именем, а она и бровью не повела, – откуда ты знала, что так всё кончится. Ведь знала же?
– Ну, разница у нас с Вами в том, что Вы думаете только головой, а я ещё и сердцем. Я ж люблю их обоих. А когда любишь – многое скрытое видно.
– И что же здесь ты такого особенного увидела?
– Никто ничем не хотел жертвовать. Таня не могла никак смирить свою гордыню и рассказать Серёже, чего она на самом деле от него хочет. А Серёжа ничего не хотел менять, даже ноготь свой ужасный на мизинце не захотел обрезать.
– Что, всё так просто, Холмс? Дело в ногте?– Съехидничал он.
– Или-и-ментарно, Ватсон! – Подколола Эмма. И посерьёзнев, добавила, - ничего не просто, друг мой. Возьмите хоть этот треклятый ноготь. Он мешал моей подруге в постели. У них ничего не выходило, вернее, у неё. Маленькая проблемка. А теперь помножьте её на десять лет совместной жизни. Проблемище! Сказать Татьяна, видите ли, не могла. Ну, вот я и сказала ему. Думала, он сразу же и приговорит свой заветный ноготок к гильотине. Не тут-то было! Воз, вернее, ноготь – и ныне там! Зато Таньки с Маришкой там уже нет. Вот такие, Винни, – добавила с грустью, – неправильные пчёлы. И мёд у них тоже неправильный.
– Нет. Я не понимаю. Почему нельзя обрезать ноготь ради любимой женщины?
– Ты не понимаешь? – Жёстко прищурилась она, впервые обратившись на «ты».
– Не-а, – он похолодел от этого «ты».
Эмма наклонилась к нему через стол, положила на его кулак свою мягкую ручку и, глядя прямо в глаза своими всё видящими и понимающими сливами, просто сказала:
– Тогда бросай пить.
Вот это он понял! Мгновенно понял, что это не Эмма, это судьба её хрипловатым голосом ставит ему ультиматум: хочешь любимую женщину – бросай пить. Доброруднев растерялся. Во-первых, он ни разу до этого момента не задумывался о своём пристрастии к водке, как о проблеме. Подумаешь! Все цивилизованные люди так пьют – понемногу, не закусывая. Что здесь такого? А во-вторых, кто сказал, что женщина – любимая? Он не готов был к такому откровенному разговору с судьбой в тот момент. И проиграл. По всем фронтам. В ответ на её реплику, он решительно схватил стопку с водкой и опрокинул в себя лихим гусарским жестом. Эмма никак не откомментировала этот жест, просто посмотрела ему в глаза. Во взгляде явственно читалась смесь жалости и катастрофического женского пренебрежения слабым мужчиной. Это был конец их так и не начавшихся отношений. И вот тут он осознал, как любит её. Любит всем сердцем, бешено, до умопомрачения.
Они ещё встречались. Как сказала бы на её месте любая другая, – дружили. Но Эмма никогда не шла на полумеры, поэтому дружбу между мужчиной и женщиной органически не принимала, называла кастрированной любовью. Постепенно их взаимонаправленный дуэльный юмор приобрел горьковатый привкус, и она исчезла из его жизни. Так же естественно, как и появилась в ней. С тех пор прошло почти десять лет, виделись они за эти годы раз пять. Случайно. А он никак не мог её забыть. Вспоминал всякий раз так живо и свежо, как будто расстались они буквально вчера. А сегодня снова должны встретиться. Особенно яркими эти воспоминания были в начале нового дела. Да, что там, – в начале! Все его новые дела, если уж быть до конца честным, начинались с имени «Эмма» и только это имя и носили. Это в память об их прогулках по городу, под разговоры о проблеме друзей, в память о посиделках в «штабике» - кафешке он затеял свою консультацию «Брак и семья». Два года убивался, днюя и ночуя на работе, но сделал имя и себе как специалисту, и своему детищу. И всякий раз, усаживаясь за стол у окна своего помпезного кабинета, наивно представлял, как открывается массивная резная дверь и входит она – Эмма, его Эммануэль. Понимал, что это – самообман, даже насмехался над собой за него. Но что тут поделать? Жить без неё он не мог, искать с ней встреч не хотел. Так, на стыке этих двух противоречивых состояний, протянул же он столько лет? Значит, проживёт и остальные. Не многим больше. Всё-таки, он хороший специалист и понимает, как влияют на долголетие пагубные привычки.
Сегодня, в понедельник – день тяжёлый – Доброруднев в ожидании записанной на прием клиентки (как, бишь, её?) – Натальи Викторовны Малик – думал об Эмме. Он всегда о ней думал. И даже, если его мысли были заняты совершенно иными вещами, она все равно была там. Доброруднев привык и не сопротивлялся.
(Продолжение следует)
ID:
459163
Рубрика: Проза
дата надходження: 07.11.2013 22:16:39
© дата внесення змiн: 07.11.2013 23:01:28
автор: alla.megel
Вкажіть причину вашої скарги
|
гарно, отака життєва історія, на жаль, не вміємо знаходити, оберігати свою любов... 
Далі буде! Приймаю всілякі зауваження до повісті, бо тільки вчора її закінчила. Писала довго. Скучила за всіма! 
Дякую, Любочко!
