На ее подоконниках не расцветают бонсаи
Почтальон не приходит полгода, автобусы вязнут
Говорят, что она подхватила такую заразу,
От которой ее постоянно берут и бросают.
На тетрадных листах нарисованы венами раны,
А по линиям рук карандашными строчками имя,
У того, кто вот так по кирпичику душу ей вынул
Видно погнуты, сорваны, сломаны ручки стоп-кранов,
А остатки того, что не грело повымерзли вовсе.
Она мается, дурочка, думает: «Это, мол, карма,
Против кармы безъядерны силы всех видимых армий»...
И смеется. А небо, как водится падает оземь
Каждый божий четверг. Солнце тянет себя за все нити,
Воздух бьется дождем о шершавую кожу гранита,
Она мается, дурочка, думает: «Ангел-Хранитель,
Это белая бабочка в желтом фонарном зените,
Чем он может помочь мне?».. и режет тугие канаты.
Гаснут все фонари... Тишина заполняет все щели,
Ничего больше нет, ни «тебя», ни морей, ни ущелий,
Вместо сердца в груди бьется крошечный- крошечный атом.
Наступает безветрие, стрелочки тают на блюде,
Неба нет, вместо неба натянута парусом простынь.
У безвременья вата внутри и широкая поступь...
Она шепчет сухими губами: «Не будет, не будет»...
Тшшшшшшшшшш,
Ночь садится на веки ее, превращается в пудинг...
Тшшшшшшшшшш,
Что-то бьется о створки, стучится в холодные стены...
«Моя дурочка, нет здесь, ну нет здесь системы,
Я летаю давно и я плаваю с теми, и с теми,
И из них каждый пятый торопится спрыгивать с темы,
Но ведь если ты спрыгнешь, то как же узнаешь что будет?»
И она просыпается. Небо, какое же небо...
Может правда так было, а может быть все это небыль.
Только бабочка так и летает в фонарном зените.
И она улыбается, думает:
«Ангел...
Хранитель»...
Blacksymphony, rewind
