В автобиографических главах «Как писать книги» Стивен Кинг сравнивал свои детские воспоминания – фрагментарные, как бы по реперным точкам сохраненные – с мемуарами какой-то американской писательницы. Она запомнила из своего детства всё, то есть вообще всё, без пробелов, от самого рождения (или даже чуть раньше) и вплоть до THE END своих мемуаров.
Кое-кто утверждает, что сплошные воспоминания с очень раннего возраста – признак гениальности. Мне в этом смысле повезло, как Стивену Кингу: я помню кое-что, отдельные события, а то, что составило их фон, – нет. Но зато своё раннее детское восприятие я помню очень хорошо, а теперь и описать могу точно и (почти) без искажений. Кажется, это сохранилось в памяти ещё до того, как она принялась архивировать какую-то событийность. Итак, восприятие ребенка.
Это восприятие «от себя», у которого еще нет четких границ. Ты слит с миром воедино, твое «я» еще не обособилось в нечто осознаваемое и осознающее, и потому всё вокруг – это ты, а ты – это всё вокруг. И кроме слияния с миром, помимо необособленности от него, нет ничего; твой багаж знаний и опыта еще безупречно пуст.
Когда ты видишь свой безлюдный, придавленный и распластанный жарой южный город, и сам ты придавлен и распластан этой жарой, то город оказывается воплощением и продолжением твоей распластанности, придавленности и пустоты. За его стенами идет жизнь; там любят и ненавидят, лжесвидетельствуют, предаются разврату и лени, сочиняют стихи, варят борщи и умирают, тяготятся бытовой рутиной и плывут по течению. Но тебе эта жизнь не видна; ты о ней ничего не знаешь, и даже о своем незнании ничего не знаешь, и потому ее нет.
Вот, что ты запомнишь из того летнего яростно жаркого дня, навсегда лишенного даты и событий: белое небо, от которого больно глазам, на небе – как бы провал в совершенно уже невыносимую для глаз белизну; пахнущий пылью и сухой травой воздух, невидимый и прозрачный и при этом зримо дрожащий и жидко струящийся; плотная, без изъянов и прорех оболочка жары; застывшие и словно охваченные невидимым пламенем тополя с загнутыми в одну сторону вершинами; желтая земля; серо-белые расчерченные на квадратики дома; серая полоса асфальта; ссадины на коленях. Это всё – одно целое; это и есть ты; это и есть жизнь, во всей своей ощутимой полноте.
Да, жизнь! – тогда она была именно тем, что ощущается, и только; ничего не подразумевается, не предполагается, не додумывается и не сочиняется. Это жизнь, данная исключительно в ощущениях, через органы чувств; она чрезвычайно полна и очень реальна. В прикосновении сухого степного ветра нет никаких гипотез, это – по-настоящему, потому что ощутимо; а что не ощутимо, того – нет. А чего нет, о том не сожалеешь, того не желаешь, не боишься, того – нет совсем, нигде, никогда.
Да, жизнь! – может быть, такая, она напоминает животную жизнь, если бы не одно: память. Всю её, эту полную, данную в одних лишь ощущениях жизнь, ты запоминаешь – как целостное, всеобъемлющее, единое ощущение. Всю! – до последнего листка на вершине тополя, который принадлежит тебе так же, как ему принадлежат твои ссадины. «Я помню себя с… лет» – наверное, это именно об этом: ты помнишь не себя, а своё ощущение жизни, и жизнь – это ты, а ты – это жизнь.
…А потом начинается обособление, отделение «я» от «не-я». Но это уже другая история, другие воспоминания и совсем другая жизнь.
2017
ID:
737550
Рубрика: Проза
дата надходження: 13.06.2017 06:23:54
© дата внесення змiн: 13.06.2017 06:23:54
автор: Максим Тарасівський
Вкажіть причину вашої скарги
|
И всё это жизнь....
