Она была маленькой, доброй и носила браслет из пластмассовых ромашек. Ей нравились летающие существа – будь то птицы, пчелы или бабочки. Ведь они свободны, но их свобода не несет никому зла.
Она была его светлой стороной, лучиком апрельского солнца в его полярной ночи. Когда они гуляли за руку в полузаброшенном саду Интерната, где цвели одичавшие вишни, - она была продолжением цветущих веток. Она тихо-тихо пела, и тонкие вибрации ее голоса входили в резонанс с искрящимся льдом его айсберга. И лед дрожал, и лед давал трещины, и лед осыпался с мягким гулом, вторя песне на октаву или две ниже.
Когда она родилась в маленькой прибрежной деревеньке далеко на юге, Джет как раз пытался сложить первые предложения неуклюжими детскими губами – в наивной надежде, что Мама начнет, наконец, его понимать… заметит его среди холода мегаполиса. Но Мама не начала. Ни тогда, ни год, два, десять спустя. Слишком много времени и места в душе этой молодой стройной дамы с выбеленными волосами требовали взрослые мужчины – на маленького уже не хватало. Мама кляла себя за две вещи – неосторожность, по которой в ее животе однажды зародилась жизнь, и слабодушие, из-за которого эта жизнь появилась на свет и продолжала на нем пребывать в непосредственной близости от родительницы, связывая ту по рукам и ногам. Кому она нужна, мать-одиночка с ребенком, да еще ребенком «со странностями»? А ведь хотелось же как – богатых мужчин, красивой жизни, вилл, яхт, бриллиантов… но, видать, ее покойная мать была талантливой воспитательницей, раз так прочно вдолбила в непутевую голову дочери свои набожные суеверия. Не бросай плоть и кровь свою в беде, как бы жизнь ни била – ведь это Самый Страшный Грех! А Самые Страшные Грехи всегда наказуемы. Жестоко причем.
Когда в один прекрасный день в дверь арендованной полуподвальной квартирки постучали, Мама вышла на порог непричесанной, в розовом халате и с красными ото сна глазами. Что? Какой еще такой интернат? Что за сверхспособности – у кого, у Джета? Да не смешите. Да, он рисует… но ведь он не художник и вряд ли им станет. Знаете, он вообще «того». Зачем он вам? Будущее? Вы дадите ему будущее? Да ладно… что? Сколько-сколько сот долларов? Хмм… ну что же… здесь подписать, да?
Джет! Собирай свои карандаши. Эти дяди пришли за тобой.
Будущее. Это то, что рисовал Джет. Это как в фантастических романах о провидцах и прорицателях: старец садится за бумагу с карандашом в руке, и на листе проявляется то, чему суждено случиться. А старец как бы впервые смотрит на собственный рисунок, ничего не понимая.
Вот только здесь все было по-другому. Джет не был старцем. И он все прекрасно понимал. Да, он рисовал то, что потом происходило. Происходило точь-в-точь так и тогда, когда он ставил подпись на рисунке. Вот только происходило это потому, что он это нарисовал. Джет не предвидел будущее. Он творил его.
Однажды он нарисовал соседский дом в огне. Как из него выбегают люди, опаленные пламенем, и падают замертво на лужайке.
Пожарная команда приехала слишком поздно. Пять человек погибли на месте. Еще трое – по пути в больницу или уже в ней.
В другой раз он нарисовал разбитую вдребезги машину директора школы с мертвым владельцем на водительском месте.
Только новый директор оказался строже, да вдобавок из-за траура отменили соревнования караоке в младших классах.
Джет пытался рисовать Маму, обнимающую своего сына… но почему-то эта картина ему упорно не давалась. Мама была как живая. Только сын получался не он, Джет, худенький мальчуган с черными как смоль волосами, а какой-то мужчина. Взрослый, сильный, с трехдневной щетиной. Тот самый, который в тот же вечер приезжал за Мамой на дряхлой «ауди». А потом больше не появлялся. Сменялся другими сильными и небритыми.
Наверно, эта наивная и желанная сцена была тем единственным, чего Джет не мог нарисовать. Игрушки, машинки, всяческие безделицы появлялись у него «по счастливому стечению обстоятельств» - словно точь-в-точь сходя со страниц помятого альбома. Правда, удовольствия это почти не доставляло – по крайней мере, гораздо меньше, чем развлекаться с «происшествиями». На математике со стены сорвалась доска, на литературе «случайно» завалилась на бок, потеряв подпорку, парта здоровилы Рыжего. Лидера классной шайки, который любил раздавать тумаки худеньким и слабеньким мальчишкам, занимающимся рисованием вместо бокса. А потом в его же портфеле невесть откуда завелись муравьи.
В Интернате Джет вспоминал ту школу редко и без ностальгии – хотя и без особой ненависти. Зачем ворошить прошлое? Ведь здесь ему было лучше. Здесь на его рисунки обратили внимание, серьезные тети в белых халатах давали ему задания и следили за их выполнением, проводя измерения и подсчеты. Здесь не было толстой учительницы математики и скрипучей доски, не было Рыжего и его прихвостней, не было подвыпивших мужиков в объятиях Мамы. Правда, Мамы здесь тоже не было… но это ведь все равно то, к чему Джет давно привык.
В Интернате были серые стены и белые потолки, широкие коридоры с выложенным елочкой лакированным паркетом. Джету нравилась черно-серая форма и то, что здесь разрешали не стричь волосы. До других учеников ему дела не было, да и пересекались они не часто. Учиться чему угодно ему самому за экраном в собственной комнате – поначалу невиданная роскошь – в конце концов стало восприниматься как должное. Как и задания, которые ему периодически приходилось выполнять – рисунки людей, лица которых он впервые видел на фото – то шагающих с карниза, то болтающихся в петле… единственное условие ставил Джет – чтобы, когда все произойдет, ему предоставили фото-доказательство. Ему нравилось убеждаться в своей квалификации.
На территории Интерната было много деревьев. Несколько из них, на возвышении возле въездных ворот – огромные и жутко старые – давно уже умерли и стояли узловатыми бледно-коричневыми привидениями, почти полностью лишенные коры. Джет очень любил, выполнив все, что от него требовалось, забираться в замшелую развилку ветвей одного из этих призраков и наблюдать за миром, окруженным бетонной стеной Интерната. А еще – выходить за границы стен через, пожалуй, одному ему известный пролом среди чащи, - к обрыву, на дне которого такой крохотной казалась каменистая горная речушка. За годы, проведенные здесь, из тощего и диковатого мальчугана вырос красивый юноша, высокий и гибкий, но еще, наверное, менее общительный, чем в детстве. Джет отпустил волосы, и теперь они, прямые и блестящие, черным водопадом рассыпались по плечам. Больше всего он любил две вещи – рисовать и бродить в одиночестве. Общаться он не любил – да и не с кем особо было. Вся эта бегающая и орущая свора там, внизу – ничем они не лучше шайки Рыжего. Сверхспособности, говорите? Не верю. Обычная шпана, живущая в одном здании. Стадо.
В тот день по Интернату прокатился слух: «главные» куда-то уехали. Значит – привезут новенького. Солнце не по-весеннему ярко светило и пекло, воздух в комнате напомнил атмосферу духовки, и Джет, почти ненавидя свою плотную серую рубашку с черным гербом, отправился искать прохлады среди могучих стволов и веток.
Он первым увидел ее – еще выходящую из серого «мерседеса» «главных». Как когда-то, много лет назад (пять? шесть?) вышел он сам. Она была такой… тоненькой и беззащитной… что ему захотелось с нею познакомиться.
Она часто улыбалась, запрокинув голову с торчащими русыми волосиками и глядя снизу вверх прямо в холодные глаза Джета. И от этой улыбки глаза начинали теплеть. Не то, чтобы для него это было в новинку – однажды, в девять с половиной лет, еще в той школе, в последний год пребывания там – он уже влюблялся. В одноклассницу. У нее были каштановые локоны и родинка на подбородке слева. Только она дружила с Рыжим и однажды сказала Джету, что любит его. Рыжего, то есть.
А потом одноклассница упала со скалы во время каникул. А Джет старательно сжег вырванный из альбома лист с летящей фигурой на нем.
Только… только эта девушка была не такой. А может – он сам стал старше? Она читала мысли тех, к кому дотрагивалась. Это было странно. Еще страннее, что, прочитав все его мысли (ведь как иначе?), она спокойно гуляла с ним за руку в заброшенных аллеях Интерната.
- А ты знаешь, что делаешь зло? – однажды спросила она. – Что ты убиваешь невинных? – Спросила тем же тоном, каким минуту назад говорила об африканских мотыльках – по ТиВи видела, - спокойно и мягко.
Он знал, что врать ей бессмысленно. Хотел ответить – мне все равно, – ведь ему и вправду всегда было все равно, разве только забавно.
Но не смог. Потому что это было уже неправдой.
Джет продолжал рисовать на заказ. Только рисунки перестали действовать. Провалив несколько заданий, он выдержал суровый разговор с «главными» – но ничего не смог им объяснить. Он ведь делал все, как раньше. Черт подери этот переходной возраст, когда талантливые дети становятся обычными взрослыми.
«Главные» узнали о связи молодых людей почти сразу же. В тесном мирке Интерната подобные союзы были нормальным явлением – только вот, судя по всему, этому одинокому волчонку нежные чувства пошли явно не впрок.
- Джет, - обратился к нему один из «главных», крепкий седеющий мужчина в черном костюме. – Я очень рад за тебя, сын мой, что ты наконец-то нашел человека, достойного твоего сердца. Но… - парень посмотрел на главного с тревожным вопросом. – Эта девушка… она ведь не верна тебе. Мне больно смотреть, как она обманывает тебя, сын мой, гуляя с Яном из 41й комнаты, пока ты рисуешь или учишься. Я ведь тоже был когда-то молод, я понимаю…
- Вранье, - холодно оборвал Джет и вышел из обшитого темным деревом кабинета, захлопнув за собою дверь.
Ян был деревенским здоровилой с короткими рыжими волосами. Рыжими. Его способностью, если память не подвела, было исцелять раны – вернее, во много раз ускорять и облегчать их заживление. Время от времени в Интернат привозили жестокого вида мужчин, еле способных дышать, замотанных окровавленными бинтами – и после знакомства с Яном они выходили из корпуса пружинистой походкой. Я – убийца, он – воскреситель. Гадость.
Джет захлопнул альбом и выключил экран. Тихо закрыл дверь и выскользнул в коридор – половицы чуть-чуть поскрипывали под ногами. Как раз напротив 41-й – лестница, ведущая к заколоченной двери на чердак. По ней никто не ходит – отличное место для рисования, если вдруг почему-то надоел минималистичный комфорт комнаты. Джет сел на каменные ступени, расположил альбом на коленях и продолжил рисовать – хоть пальцы дрожали и деревенели, как будто выключили отопление в январе.
Шаги были легкими и тихими – он узнал бы их среди тысячи. Она подошла к двери с серебристой цифрой «41» и постучала. Ответа не последовало. Джет услышал оглушительные раскаты собственного пульса.
- Привет, - холодно сказал он, выходя из тени. Она выглядела удивленной - напуганной? – но радостно улыбнулась. Хотела обнять - но Джет отстранился.
- Пошли, прогуляемся. Давно хотел показать тебе одно место.
Они пошли, но не держась за руки. Просто рядом. Хорошо, что сверхспособности имеют ограничения, думал Джет. Просто не дать ей до себя дотронуться. Раньше времени.
Осенний ветер срывал желтые листья с узловатых ветвей. Небо было серым, как свитера на двоих подростках, а в нем летали черные вороны – гербы. Джет шел быстро, глядя перед собой самым холодным из своих взглядов. Его спутница то и дело комментировала увиденное по сторонам – но в ее по-детски чистом голосе сквозила тревога.
Джет не помог ей пробраться в дыру в стене, и она немного замешкалась, но спустя несколько минут они оба стояли над пропастью. Девушка подошла к самому краю и смотрела на серебристо-белую воду, бегущую по камням там, глубоко внизу. Она молча восторгалась.
Джет открыл альбом. Девичья фигура с искаженным от ужаса лицом, раскинув в стороны тонкие руки, ступала в бездну, повернувшись к ней спиной.
- Зачем ты стучалась к Яну?
Она удивленно повернулась к нему.
- «Главный» попросил меня передать ему, что сегодня вечером у него будет работа. Знаешь, он же раны лечит… ну, привезут кого-то…
- Врешь, - спокойно ответил Джет и поставил подпись в углу рисунка.
- Эээ… ты… чего? – ее глаза удивленно расширились, она схватила его за руку. Выражение нечеловеческого ужаса исказило нежное лицо, как только произошел контакт. Она отпустила руку и отпрянула назад…
Когда крик затих на дне ущелья, Джет вырвал лист из альбома и достал спички. Глядя на пламя, он не плакал. Он улыбался – улыбкой каменной статуи.
Налетевший ветер подхватил пепел и понес его маленькой серой метелью. Джет встал, подошел к обрыву и сделал шаг…
…Черт, от жары разболелась голова. Ну и весна! Джет терпеть не мог засыпать днем, да еще случайно, и не в своей комнате – а тем более, в развилке мертвого дерева в ожидании приезда новенького. Ну и сон, черт его подери! Вот, вот логическое завершение твоих сопливых мечтаний, дурак юный! Гормоны… возраст… И надо же было выдумывать «ее», воплощенную нежность без имени, долгими вечерами – чтобы она вот так вот однажды пришла во сне!
Внизу заурчал мотор, и серый «мерседес» въехал через отворившиеся автоматические ворота. Остановился. Точно как тогда, во сне. Открылась дверь.
Девице было лет пятнадцать, хотя по фигуре ей можно было дать несколько больше. Желтые крашеные волосенки, вздернутый носик, надменная поза. Еще одна курица. Отлично, сказал себе Джет, все еще разомлевший от жары и сна, и ловко спрыгнул на землю, ухватившись длинными руками за ветку.
В комнате его уже ждал заказ. На экране мерцало фото представительного мужчины под руку с дамой. Джет сразу узнал эти обесцвеченные волосы и жадные глаза. Удалось-таки ей, значит.
Когда у тебя нет сына «со странностями», перед тобою сразу начинают открываться двери. Машины, виллы, яхты, красивые платья, кольца и браслеты. Обеспеченные «поклонники» – вроде этого седеющего атлета, на фото с короткой подписью. «Мужчина. Застрелился».
Рисовал Джет быстро и с упоением – как, пожалуй, никогда. За какой-то час было готово, и он критически осмотрел работу, прежде чем подписать. Женщина лежит на диване, ее волосы разметались по спинке, а во лбу зияет пулевая рана. Мужчина откинулся на стуле, его висок опален выстрелом, а на полу, под безвольно обвисшей рукой, лежит дорогой антикварный револьвер.
Джет улыбнулся, довольный своим произведением, и поставил подпись в правом нижнем углу.
ID:
326248
Рубрика: Проза
дата надходження: 30.03.2012 00:29:44
© дата внесення змiн: 30.03.2012 00:29:44
автор: Luna Ravenheart
Вкажіть причину вашої скарги
|
