Шелковица, или Что-то человеческое

Однажды  –  а  дело  было  в  разгар  херсонского  лета  –  в  нашу  дверь  позвонили.  Мы  с  мамой  переглянулись:  никого  в  гости  мы  не  ждали,  но  дверь  все-таки  открыли.  В  полутьме  на  площадке  стояли  двое:  растерянный  почтальон  и  молодой  человек  с  телеграммой  в  руке,  которую  он,  видимо,  только  что  принял  от  почтальона.  Об  этом  можно  было  догадаться  по  положению  рук  почтальона:  правая  все  еще  тянулась  к  нашему  звонку,  а  левая  к  нам  –  в  ней  он,  видимо,  и  держал  принятую  молодым  человеком  телеграмму.

Как  только  дверь  открылась,  молодой  человек  оказался  в  прихожей,  а  мы  попятились,  потому  что  он,  рослый  и  массивный,  как-то  сразу  и  весь  оказался  в  нашем  маленьком  коридоре,  потеснив  нас,  но  не  сделав  при  этом  никакого  движения  ни  одной  из  своих  огромных,  похожих  на  колонны,  ног.  Он  как  будто  въехал  в  квартиру  на  невидимой  подставке  на  бесшумных  колесиках,  как  статуя,  и  эти  колесики  еще  и  ловко  и  незаметно  преодолели  довольно  высокий  порожек,  о  который  я  столько  раз  спотыкался.  Дверь  за  ним    как  бы  сама  собой  затворилась,  поэтому  о  судьбе  почтальона  мне  до  сих  пор  ничего  неизвестно:  то  ли  по  вине  этого  молодого  человека,  то  ли  еще  по  какой-то  причине,  но  мы  телеграмм  больше  не  получали  никогда.

Оказавшись  в  коридоре,  молодой  человек,  наконец,  пошевелился,  вручив  маме  телеграмму,  а  мы  его  рассмотрели.  Скорее,  юноша,  чем  молодой  человек,  хотя  и  очень  рослый,  широкоплечий,  а  еще  –  странно  располагающий  к  себе,  как  старый  друг,  которого  не  видел  сто  лет  и  вдруг  встретил.  Пока  мама  читала  телеграмму,  я  вгляделся  в  юношу  и  понял,  почему  он  расположил  меня  к  себе:  он  был  похож  на  Элвиса  Пресли,  как  бывают  похожи  на  своих  живых  прототипов  восковые  скульптуры.  Да,  несомненно,  это  была  восковая  скульптура,  слепок  самого  Короля!  –  однако  в  телеграмме,  подписанной  неизвестным  нам  человеком,  Элвис  даже  не  упоминался  –  там  значилось  совсем  другое  имя,  а  еще  –  просьба:  памятуя  о  старинной  дружбе,  приютить  юношу  на  пару  ночей  и  похлопотать,  если  потребуется  –  он  приехал  поступать  в  мореходку.  Наше  недоумение  не  успело  как-то  проявиться,  потому  что  гость  уже  вовсю  разъезжал  по  квартире  на  своей  невидимой  подставке,  сохраняя  восковую  неподвижность  элвисовых  черт.  Покатавшись  так  до  приглашения  к  столу,  он  как-то  мгновенно  и  неприметно,  словно  бы  даже  и  не  присаживаясь,  отобедал  и  передал  маме  одну  за  другой  пустые  тарелки  из-под  первого  и  второго  и  стакан  из-под  компота  и  укатился  из  кухни  –  так  мы  узнали,  какой  спальное  место  он  определил  для  своего  ночлега.  Спал  он,  как  ни  странно,  лежа  –  но  в  своей  манере:  взял  и  оказался  спящим  на  моем  диванчике,  укрывшись  белой  прохладной  простыней.

На  следующее  утро  –  такое  же  королевское,  восковое,  молчаливое  и  на  колесиках  –  мы  все  отправились:  мама  на  работу,  а  мы  с  Элвисом  в  мореходное  училище.  У  нас  в  городе  их  два,  а  юноша  пока  что  не  произнес  ни  слова  –  видимо,  он  считал,  что  уж  раз  к  нему  прилагается  телеграмма,  говорить  больше  не  о  чем.  А  в  телеграмме  как  раз  не  было  ни  слова  о  том,  в  каком  училище  нам  следует  хлопотать  о  судьбе  гостя  –  и  мы,  по  свойственному  нам  с  мамой  легкомыслию,  положились  на  судьбу.  Так  или  иначе,  но  к  обоим  заведениям  следовало  ехать  одним  маршрутом  –  и  мы  поехали:  я  –  взобравшись  на  высокие  ступеньки  «девятки»,  а  он,  как  обычно,  вкатившись  в  нее.  Когда  громыхающая  и  задыхающаяся  «девятка»  дотащила  нас  до  мореходки  на  Ушакова,  он  выкатился  из  троллейбуса,  а  я  последовал  за  ним.  У  дверей  мореходки  он  во  второй  раз  пошевелился  –  на  этот  раз  остановив  меня  жестом  у  массивных  дверей,  за  которыми  он  исчез  и  пропадал  несколько  часов,  томительных  и  полных  предположений  и  догадок.  Ясно  было  одно:  прием  происходит  сегодня  и  прямо  сейчас.

Когда  он  вновь  появился  на  пороге,  я  от  усталости  и  херсонского  зноя  даже  не  смог  спросить  его  о  результатах  поступления,  да  и  мне  не  пришлось.  Это  была  все  та  же  восковая  скульптура,  но  вокруг  его  широких  плеч  уже  незримо  реял  гюйс.  Это  был  Эвис-моряк!  Я  повел  его  обратно  к  остановке,  но  когда  дверь  набитого  дачниками  троллейбуса  распахнулась  перед  нами,  он  посмотрел  на  меня  –  сверху  вниз,  как  и  полагается  статуе,  но  это  была  уже  другая  статуя.  Это  был  Элвис,  запечатленный  во  время  исполнения  [i]A  little  Less  Conversation  A  Little  More  Action[/i].  Я  обреченно  вздохнул  и  повел  его  из  центра  на  нашу  окраину  пешком  и  другим  путем,  не  по  маршруту  троллейбуса.

Так  мы  добрались  почти  до  самого  Шуменского  –  я,  едва  волоча  ноги,  а  он  так  ни  разу  и  не  двинув  ни  одной  из  них,  по-прежнему  катясь  по  вдребезги  разбитым  херсонским  тротуарам  на  своей  невидимой  подставке,  которая,  наверное,  все-таки  не  имела  колес,  а  попросту  левитировала,  парила  над  самой  землей.  Нам  оставалась  всего  одна  небольшая,  но  крутосклонная  балочка,  за  которой  и  лежал  наш  ровный,  как  стол,  микрорайон,  и  стоял  мой  дом.  Там  я,  наконец,  смогу  присесть,  а  еще  лучше  –  прилечь,  да  что  там!  –  растянуться  где-нибудь  на  полу,  куда  солнце  дотягивалось  еще  утром,  и  теперь  линолеум  там  если  не  прохладен,  то  хотя  бы  не  обжигает  кожу.  На  подъеме  из  балочки  я  устало  залюбовался  шелковицей  –  дерево  по-настоящему  могучее,  для  нашего  края  редкое  по  обхвату  и  росту  и  потому,  наверное,  похожее  на  этого  молчаливого  великана,  парившего  рядом  со  мной,  а  еще  –  увешанное  крупными  белыми  плодами.  Наверное,  я  любовался  ими,  громко  сглатывая  пересохшим  ртом,  и  это  привлекло  внимание  моего  спутника  –  а  я  уже  давно  бросил  свои  попытки  что-то  ему  показать  или  рассказать,  потому  что  он  никак  на  них  не  реагировал,  словно  оглох  или  спал.  Но  мои  судорожные  глотки  он  заметил  и,  сохраняя  неподвижность  и  бестрепетность  черт,  на  дерево  отреагировал  –  изменил  курс  и  покатился  под  его  пышную  крону,  а  я  последовал  за  ним.  Под  деревом  Элвис-моряк  превратился  в  Элвиса,  напевающего  [i]You  Are  Always  On  My  Mind[/i]  –  столько  мечтательности  незримый  скульптор  придал  этим  раз  и  навсегда  застывшим  чертам.  Потрясающе!  –  он  впервые  совершил  сложнейшее  движение:  поднял  правую  руку,  протянул  ее  вверх,  сорвал  крупную  белую  шелковицу,  поднес  ее  к  лицу,  открыл  рот  и  положил  в  него  ягоду.

Мне  до  шелковицы  было  не  дотянуться,  но  я  прекрасно  знал  ее  вкус.  Мне  ли  не  знать!  –  нет  ничего  ароматнее  и  слаще  белой  херсонской  шелковицы,  это  как  бы  мед  с  консистенцией  воды  и  безо  всякой  приторности,  это  больше  запах,  чем  вкус,  это...  Вот  именно  это  теперь  на  лице  Элвиса  и  отразилось  –  оно  словно  оттаяло,  утратило  восковую  неподвижность  черт,  на  нем  читалось  именно  то,  что  и  должно  быть  написано  на  лице  человека,  поедающего  белую  херсонскую  шелковицу  прямо  с  дерева  в  разгар  лета…  –  да,  тогда,  в  первый  и  в  последний  раз  за  два  дня  нашего  знакомства  на  этом  лице  появилось  что-то  человеческое!  И  как  некая  роскошь  или  вкус  шелковицы,  оно  просуществовало  совсем  недолго  и  скоро  исчезло.  Теперь  под  деревом  снова  стояла  восковая  скульптура  «Элвис,  поедающий  шелковицу»,  причем  поедающий  методично,  размеренно,  как  некий  шелковицеуборочный  комбайн,  одну  за  одной  и  до  последней,  не  обращая  внимания  на  мои  протесты  и  призывы,  сначала  робкие,  затем  громкие,  а  после  равнодушные,  как  тиканье  часов.  Только  обобрав  все  ягоды  на  ветвях,  до  которых  дотянулись  его  длинные  руки,  мой  спутник  двинулся  дальше  –  но  вовсе  не  к  дому,  а  к  следующему  дереву,  которое  он  заприметил  в  одном  из  переулков.  Так  мы  и  проблуждали  по  частному  сектору,  от  одного  дерева  к  другому,  до  первых  сумерек,  которые  и  отправили  нас  –  меня  домой,  а  его,  наверное,  на  вокзал.  Там  он,  предполагаю,  сел  в  поезд,  который  и  увез  его  к  тому,  кто  прислал  нам  телеграмму  –  нашему  старинному  другу,  которого  мы  так  и  не  смогли  вспомнить.

Наверное,  писать  ему  было  бы  бесполезно,  и  в  лучшем  случае  мы  бы  получили  свое  послание  обратно  с  казенной  пометкой:  [i]Return  To  Sender  Address  Unknown  No  Such  Number  No  Such  Soul[/i].  А  мы  и  не  писали  –  и  загадка  появления  воскового  Элвиса  в  нашей  квартире,  судьба  почтальона  и  поступления  Элвиса  в  мореходку  так  и  остались  навсегда  –  невыясненными  и  неразъясненными,  как  и  еще  множество  обстоятельств  и  событий  нашей  жизни,  такой  непредсказуемой  и  таинственной,  такой  человеческой.

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=948060
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 18.05.2022
автор: Максим Тарасівський