Как-то осенью… нет, это случилось не осенью, совершенно точно не осенью. Случилось это летом, но дни тогда стояли прохладные, и ветер с Лимана потягивал свежий, и дело было ранним прохладным утром. Поэтому запомнилось мне, что как-то осенью отправились мы с братом и бабушкой рыбачить «на Скели».
Обычно на рыбалку мы, шестилетние и по нашему понятию взрослые, ходили вдвоем, без бабушки, и обычно ходили просто «на Лиман». Для этого достаточно было пересечь огород, переступить (или перепрыгнуть) через проволочный тын и потом идти солончаком, никуда не сворачивая. Метров через сто пятьдесят солончак упирался в невысокий песчаный вал, поросший колющими и режущими растениями, а сразу за ним лежал Лиман. Теперь только наживляй червяка и забрасывай удочку – и головастые бычки не заставят себя ждать. Бидончик быстро наполнялся серыми и пятнистыми полупрозрачными рыбками, все – одна в одну: тело помещалось в кулаке, из которого с одной стороны торчал широкий хвост, а с другой – пучеглазая голова.
Но иной раз мы выбирались «на Скели»; для этого нужно было за огородом свернуть налево в сторону Станислава, дойти до Канала, преграждавшего прямой путь, тропкой вдоль Канала добраться до Лимана и по узкому перешейку обойти Канал, а потом прошагать еще пару километров, увязая по щиколотку в сером, перемешанном с ракушками песке. Постепенно плоская долина, в которой лежали Александровка и солончак, начинала бугриться, горбиться и вздыматься, и потом уже до самого Станислава, а может, и дальше, над Лиманом нависали довольно высокие и крутые глинистые обрывы – Скели.
В том месте, где начинались Скели, стояла хибара. Возле хибары на земле обычно лежала дюралевая лодка, когда-то давно крашеная зеленым; в хибаре всегда царил страшный беспорядок, а еще иногда обнаруживался человек с ярко-розовым одутловатым лицом. У этого человека неизменно, в любое время суток был такой вид, словно его только что разбудили, и он презабавно хлопал ослепительно-голубыми глазами. Говорил он то ли невнятно, то ли непонятно, поэтому разговоров с ним мы избегали. Помнится, однажды у нас закончились черви, и мы спросили, нет ли червей у него; он трижды и совершенно безуспешно что-то нам сообщил, а потом обессиленно указал пальцем на банку на подоконнике. Приоткрыв крышку, мы тут же бросили банку на пол и опрометью выбежали из хибары; в банке, действительно, когда-то были черви, но они некоторое время назад умерли и теперь издавали такой крепкий дух, что из глаз брызгали слезы, и даже кружилась голова.
Но главная прелесть рыбалки «на Скелях» состояла в следующем: на берегу и в воде напротив хибары валялись обломки железобетонных плит и блоков, наверное, руины причала. Поэтому нам, за отсутствием в нашем мальчишеском хозяйстве лодки всегда рыбачившим с берега, представлялся шанс порыбачить почти по-настоящему. Мы забирались на те бетонные обломки и, таким образом, уже не находились на берегу; хотя рыба «на Скелях» ловилась совершенно такая же, как «на Лимане», то есть при рыбалке с берега, нас не оставляло предчувствие, что вот здесь-то как раз и можно поймать что-нибудь ого-го какое.
И вот как-то бабушка отвлеклась от своих дел по хозяйству и огороду и пошла с нами рыбачить «на Скели». Утро выдалось погожее, но прохладное, и мы с братом напялили на себя прадедовы пиджаки, шапки и ботинки. Ботинки были нам велики, а по песку ходить в них было почти невозможно; поэтому до Скель мы добрели босиком, а там немедленно обулись, забрались на бетонные обломки как можно дальше от берега, забросили удочки и уставились на поплавки.
Однако тот поход был просто из ряда вон – бычки, обычно глотавшие даже голый крючок, клевали неохотно, и рыбалка нам быстро наскучила. Мы принялись озираться по сторонам в поисках занятия поинтереснее, и тут наше внимание было привлечено громкими всплесками.
Метрах в двадцати от нас на поверхность воды выпрыгивала какая-то крупная серебристая рыба; ударив по воде всем телом, она некоторое время лежала на волнах, пошевеливая плавниками, потом вяло уходила вниз, чтобы через минуту-другую вновь выпрыгнуть, ударить и прилечь. Мы с братом уставились на рыбу: шутка ли, она же огромная, и вот, просто так лежит, подходи и бери, только как?
Ответ, как и рыба, лежал на поверхности. Бабушка одной рукой подобрала подол, другой крепко схватила свою удочку и решительно побрела по воде в сторону всплесков. Добравшись до места (глубины там было примерно по грудь), она дождалась рыбы, огрела её удилищем, подхватила из воды и вернулась с добычей к нам.
- Синец, - сообщила она, и я немедленно пришел в восхищение от этого слова. Рыба и в самом деле отливала такой роскошной и яркой синевой, что иначе назвать её было совершенно невозможно. Бабушка продолжала что-то объяснять, однако я был так поглощен разглядыванием и восхищением, что все её слова пропустил мимо ушей. Теперь-то я думаю, что она объясняла нам, что летом рыба в Лимане страдает от паразитов, которые и заставляют ее выпрыгивать из воды; но что она говорила на самом деле, мне неизвестно.
Смутно, как будто с чужих слов, я припоминаю, что в тот день бабушка не столько рыбачила, сколько что-то рассказывала; она вообще всякий раз, когда мы бывали где-нибудь вместе, что-то объясняла, втолковывала, вспоминала, пересказывала… - Но что? – я почти ничего не помню. Но зато я помню каждую чешуйку оглушенной рыбы, её глубокую и постепенно меркнущую, как бы выцветающую синеву; каждую, похожую на крохотный кубик песчинку, прилипшую к рыбьему хвосту; судорожные хлопки совсем жестяных, с радужным отливом жабр; цвет воды в Лимане, неба и Скель над ним; щербинки и раковинки на бетонной плите; гладкость пятнистого бамбукового удилища… Я все ломал голову, почему в моих детских воспоминаниях, таких ярких и насыщенных, особенно воспоминаниях о годах на Лимане и в Александровке, взрослые как бы немы или почти немы. Это, в общем-то, на взрослых не очень похоже, и это вовсе не похоже на бабушку: потом, в отрочестве и юности, я убедился, что она – рассказчик неисчерпаемый и искусный. Но тогда, в те волшебные годы на Лимане… - нет, почти ничего не помню.
А потом у меня появилась гипотеза; мама мне пересказала эпизод из моего раннего детства, которого сам я не помню вообще. Якобы однажды в сильный ветер я сообщил родным и близким, что «у меня голова качается на ветру, как маковка». Полагаю, в раннем детстве я был всегда поглощен поиском и подбором слов, которые могли бы самым точным и достоверным, кинематографическим образом передать то, что видели мои глаза. Поэтому всё увиденное так ярко в моей памяти, поэтому воспоминания так настойчиво просятся на бумагу; поэтому я так мало помню из тех давних рассказов бабушки, а слово «синец» ухватил моментально – ведь лучше не придумаешь...
…Увы. Тогда и еще долго после мне не приходило в голову, что когда-нибудь этот рассказчик умолкнет навсегда, и мне из того дня останется только одно его слово. «Синец».
2018
Рисунок: Л.П. Сабанеев. Жизнь и ловля пресноводных рыб. – К.: Урожай, 1965
Этот рассказ можно также послушать на саундклауд: https://soundcloud.com/maksym-fedorchenko-12988772/sinets
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=814278
Рубрика: Лирика любви
дата надходження 18.11.2018
автор: Максим Тарасівський