- Дед! Деда!
Мальчик вихрастой пулей влетел во двор, ловко перепрыгнув через кинувшегося под ноги Каштана. Огляделся по сторонам и рванул на звуки музыки:
- Дай еще яеечек!
Шкатулочная крашенка
Леонид Алексеевич скорее догадался, чем услышал, о чем гутарит пятилетний внук. Он приглушил приёмник, в котором Ротару распевала на весь двор «Хуторянку», посунулся по лавке и встал из-за стола, раскинутого под только-только расцветшей вишней. Початая бутыль наливки зашаталась, позвякивая о тарелку с кусками хлеба и сала, щедро намазанного горчицей. Но не упала. Остальное сын с невесткой, заглянувшие ранним утром, чтобы похристосоваться (а заодно - забросить Никодима, которого решили не брать на пикник, куда выезжали с друзьями), уже прибрали.
- А где ж тот десяток, что я тебе давал? - насупил густые, словно папиросным пеплом притрушенные сединой, брови дед. И тут же усмехнулся:
- Проиграл что ли?
- Ага...
Никодим нетерпеливо теребил подол рубахи. Он был абсолютно не обижен проигрышем. Просто хотел постукаться ещё. Время поджимало: ребята сказали, что долго ждать не станут - они собирались махнуть на ставок. А дед чего-то тянул.
- И кто ж тебя без крашенок оставил? - поинтересовался Леонид Алексеевич, направляясь к крану, знаком вопроса торчавшему из земли.
- Сёмка, - шморгнул внук, отпрыгивая от брызг, которыми отец его отца щедро орошал всё в радиусе двух метров. - У него яйца здоровущие, он ими всех перецокал... Деда, дай скорей, а то они разбегутся - с кем я стукаться буду?
- А я тебе что - не соперник?
- Не-а! - покачал головой Никодим. И бесхитростно пояснил:
- Ты поддаёшься.
- А коль не буду?
- Так это же получится, что мы нашими же яйцами наши бьём. Неинтересно!
- И то верно, - согласился дед. - Ну, погодь тут, я споро.
Он вошёл в дом, построенный полвека назад своими руками. Прохлада комнат приятно контрастировала с улицей, раскочегаренной ярым солнцем. Проходя через зал, встретился глазами с покойной супругой, Антониной Никодимовной, большое фото которой стояло на серванте, опершись о вазу. В честь её отца, Героя войны и труда, и назвали внучонка.
Вздохнул. Слишком глубоко, так что закашлялся - до грохота в груди и звона бокалов в серванте. Подошёл к столу, посреди которого стояла корзина, заботливо укрытая вышитой салфеткой. Аккуратно извлек пяток яиц, с наслаждением потянув носом аромат кулича, принесённого утром невесткой. Эх, хороша девка досталась сыну - красавица, да ещё и умелица! Такой же была его Антонинушка.
Крутнув одного за другим все пять крашенок, Леонид Алексеевич подождал, пока остановятся, а потом, вспомнив что-то, по-мальчишечьи ухмыльнулся и полез в шкаф. Там, среди шапок такого фасона, который современная моль брезговала откушать, стояла шкатулка, которую он называл «Моя память». В ней - стопочка перетянутых толстой резинкой фотокарточек и писем, мамино колечко, пуговица от шинели отца. Прочие вещицы, мало что значащие для других, но очень дорогие ему. Среди них - деревянное, густо украшенное узором из красных линий, жёлтых волн и синих треугольников - яйцо. То самое, что давным-давно сделал сам - обидчикам на посрамление.
- Сёмка, говоришь..., - бормотал он, складывая шесть яиц (одно - с сюрпризом!) в холщовый мешочек. - Знаем мы этого Семку и род его Косыринский. Хитруганы - поискать. Покрасят утиные яйца - и собирают в Светлое Воскресение дань со всей округи. Ещё дед его, когда сопляком был, меня так дурил. До поры до времени.
...Никодим истомился. Но без просу в дом ходить было не велено, так что ничего не оставалось - как ждать. Когда Леонид Алексеевич, наконец, появился на крыльце, внук аж подпрыгнул:
- Ну, деда! Ну что ж так долго?!
- Дак это, я тебе волшебное яйцо искал, - оправдался дед, подавая мальцу мешочек. - Ты его сразу признаешь: оно чутку меньше остальных, зато заговорённое - ни одно другое победить его не сможет.
- Да ну? - глаза Никодима округлились, а руки уже нащупали «волшебство». Вынул, залюбовался:
- Красивое...
- Беги, давай, потом насмотришься. А то Сёмка смотается, наказать его не успеешь...
И мальчик побежал. Опять легко перелетел через весело потявкивающего лохматика-Каштана, брякнул калиткой и - скорей, скорей! - на поляну с деревцами-райками, где уже начали расходиться участники яичных боев.
Пыточный вечер
- Ты кушай, внучек, кушай!
Баба Зина, как всегда, суетилась. То и дело вскакивала из-за стола, взмахивая полными белыми руками. Причитала, что забыла то или сё. И несла это «то-сё», пытаясь пристроить на и так постанывающий под тяжестью тарелок, салатниц, блюд и бутылок стол.
- Ба, я больше не могу! Нет, правда, не могу...
- А пирожочки с печёнкой и яйцами? А салатик новый? А биточки?
- Всё, всё пробовал! Да и говорил уже, чувствую себя не очень... Я вот компотика лучше выпью. Ничего вкуснее твоего клубничного в жизни не пробовал!
Никодим булькнул рубиновый компот с плавающими в нем мохнатыми ягодами в пузатый бокал с двумя шершавыми зелеными ободками. С наслаждением потянул насыщенный сладкий напиток.
- Ты ж с пасочкой, с пасочкой! - уже приплясывала рядом бабушка с солидным куском.
Он отрицательно замотал головой. Зинаида Петровна отошла, качая своей, свежепокрашенной в цвет компоту:
- Совсем ты себя, внучек, загнал этими учёбой, девками да переездами. Дался тебе тот Донецк с его универ... ситетами! У нас в Димитрове, что ль, нельзя было дело по душе найти?
- Ма, я тебе второй год твержу - его не оплакивать, за него радоваться надо! - мама Никодима приобняла Зинаиду Петровну, чмокнув в пахнущую ванилью щеку.
- Чему радоваться? - ворчала бабушка. - Парень весь высох - только глаза да чуб остались.
- Оставьте вы его в покое, - вступился отец.
- Никодим же сказал, что приболел малость, - поддержал дед Трофим.
... Когда шли домой, оказалось, что - не малость. Круги, периодических мелькающие в глазах уже неделю, теперь крутились почти без перерыва, боль в районе пупка царапала всё жестче. Усталость навалилась разом: пригибая ноги, кружа голову и вызывая тошноту.
Из больницы, куда родители буквально заволокли Никодима, его уже не выпустили.
- У парня - внутреннее кровотечение! - заявил дежурный врач, к счастью, оказавшийся, несмотря на праздник, не только на месте, но и трезв. - Похоже, у него прободилась язва.
- Кто... пробудился? - еле слышно спросила мать.
- Язва!
- Откуда? У него же не было... Ничего.
- Студент? - врач уже обращался к отцу. Над мамой, которая, казалось, вот-вот потеряет сознание, хлопотала медсестра.
- Угму, - ответил тот и полез за сигаретой.
- Тогда всё понятно: недоед, недосып, нервотрёп, - констатировал врач. И погрозил родителю пациента, хлопающему по карманам в поисках спичек:
- Не здесь!
... Тот пасхальный вечер Никодим запомнил навсегда. И окрестил пыточным. Ох и промывали его! Во все дырки... И ладно бы старушки какие - молодая девочка-медсестричка.
- О, так ты и лучок молоденький ел? И почем он нынче? - не столько «стебалась», сколько старалась отвлечь его от болезненных ощущений Галочка, поигрывая шлангом.
- С чем, с чем, говоришь, были пирожки? - интересовалась час спустя во время очередного «очищения».
Коечное свидание
К счастью, обошлось без операции. Никодима промыли, присоединили к капельнице, искололи. На живот плюхнули грелку со льдом (смешное сочетание, не находите?).
А через пару дней - сразу после того, как дозвонилась до его родителей и узнала, что случилось, - примчалась Яна. Его донецкое солнышко, синеглазая радость.
- Ах ты, дубинушка моя раскудрявая, - глотая слёзы, шептала она, невесомо присев на край койки. И гладила, гладила его густые, смолистые волосы:
- Я же тебе говорила - проверься, я же тебе говорила - не тяни...
- Ну вот - проверился, - попытался пошутить он.
- «Проверился», - перекривила она. И легонько стукнула его кулачком по заросшему щетиной подбородку.
- Почему не бреешься?
- Не для кого было...
- А медсестрички?
- Они меня и такого любят.
На этот раз она стукнула посильнее.
- Угораздило же тебя, - вздохнула Яна, прижимаясь щекой к его - небритой, но такой родной.
- Ничего, - он закрыл глаза, одурманенный еёе запахом - самым лучшим в мире. - Зато в армию теперь не возьмут.
- Ну, прям, сплошной позитив! - фыркнула она. - И медсестрички тебя тут любят, и служба тебе не светит…
- Не говори, - поддержал он её тон. - Везунчик я.
Они ещё немного поболтали, не обращая внимания на других больных. Которые, впрочем, тоже усиленно делали вид, что не замечают купающихся друг в друге ребят.
Когда уже распрощались, Никодим придержал её за руку:
- У меня для тебя есть кое-что...
И протянул красиво расписанное пасхальное яйцо. Почти настоящее.
- Этот дед покойный сделал. Отца отец… Специально для меня.
- Красивое...
- Я тоже так когда-то сказал... Но то было другое яйцо. Я благодаря ему всех пацанов «перестукал». - Никодим улыбнулся, вспоминая лицо Сёмки, чья утиная хитрость нарвалась на деревянную.
- Но и это - с секретом. Разгадаешь его, когда вернешься в Донецк. Не раньше. Обещаешь?
- Д-да...
***
Через десять минут раскрасневшаяся и зарёванная Яна влетела в палату.
- Обманщица, - нежно улыбнулся Никодим, увидев в её руках две половинки яйца.
Желтокосо-синеглазый вихрь подлетел к его койке, опустился на неё - уже не так невесомо, как час назад - и заявил:
- Ты должен сам это сказать. И сам - сделать...
- Конечно....
Он взял из углубления внутри яйца кольцо Антонины Никодимовны и сказал то, что давно хотел, но никак не решался:
- Выходи за меня!
Александр АЛДОЕВ (он же Андрей КРИВЦУН).
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=423138
Рубрика: Лирика
дата надходження 06.05.2013
автор: Андрей Кривцун