Человек, который сидел на стуле,
так отчаянно душу свою сутуля,
с головой, как огромный сожженный улей -
дотлевающий, взорванный, не смешной -
был спокоен, как стол, как квадрат -
недвижим...
И бессмысленность кошкой - облезлой, рыжей-
норовила на стол, чтоб к душе поближе,
и к бутылке - с невыпитой тишиной.
Кто-то умный внутри говорил: мол, лечит
время, сон, кислород, колбаса и встречи.
Улыбайся почаще, считай овечек.
И на речи - ага, Человек кивал.
Улететь бы. Уйти. Не искать причину.
Не пытаться понять. И не горбить спину.
Оттолкнуться от точки, где свет - да клином...
И клинок глубоко. И окончен бал.
Призывал безотчетно Отца и Сына.
Призывал бесполезно Отца и Сына.
( Хоть до этого Их никогда не звал).
И Господь так заливисто хохотал...
Смех, от истоков всех мира,
Закоулками Вселенной (квартиры) -
Звоном, про чуждость кумира,
Наполнял подскальпный простор.
Вот и классик: - Где же кружка?..
Выпьем, милая старушка,
Тишины! (бальзама ушку)
О колбаске говорил - Велибор!..
Замечательная работа, действительно; искренне рад, что имею возможность это читать
Вижу, Ты мало балуешь комментаторов ответами; предлагаю следующее:
если ответишь на этот комент, вышлю Тебе тот смех, об котором упомянул Елене Д`Оро)
Прямо как охальник бессердечный? Что в этом хохоте было? Господь нарядился дьяволом? Или подобно высшей мере революционного гуманизма - расстрелу, высшей формой милосердия господня стал цинизм? Такая... прививка жестокостью для повышения выживаемости в агрессивной среде обитания? Или имеется в виду дьявол, нарядившийся Господом и выполняющий его функции? Стиш на самом деле бесподобный. Но хохот этот в конце меня несколько обескуражил.