Взрывы её ещё пугали. Она никак не могла привыкнуть к странному состоянию неизвестности. Характер её отличался прекрасным качеством – педантичностью. За всё она была в ответе. Перед кем? Об этом она не знала, но всегда ощущала чувство удовлетворённости от того, что она в этом мире что-то значит. А сейчас мир рухнул, и она осталась один на один со всеми своими принципами.
Гром прогремел в тот момент, когда она пила кофе. Раньше она с удовольствием заваривала кофе в турке, каждый раз придумывая новый рецепт приготовления. Сейчас – обычный растворимый с двумя таблетками заменителя сахара.
- Ириш, привет, родненькая, - услышала она в трубке телефона уже знакомый голос виртуальной подруги.
- Привет, Тонечка.
- Макеевка, это ты?
- Я, дорогая, - дрожащим голосом ответила Ирина и такими же дрожащими руками поставила чашку на стол.
- Ты цела?
- Да, но нервы разорвались в осколки.
- Я знаю, что ты наотрез отказалась ехать ко мне, в Питер. И к Ларисе в Самару - тоже. Давай, родная, я к тебе приеду.
- Тонечка, я тебя люблю. Такие слова дорогого стоят, но… мы как-нибудь сами переживём бомбёжки. Тем более, что ничего настоящего ещё не было.
- Не накаркай, слышишь! – скомандовала подруга. – Что это было? Весь интернет пестрит всевозможной информацией.
- Думала, что бомбят. Оказывается, в небе были выпущены с самолёта тепловые ловушки. Понятия не имею, что это, но я очень боюсь. Тонь, я действительно боюсь.
- Давай приеду, - вдруг выпалила Тоня. – Если ты не решаешься через границу, тогда я к тебе.
- Не смеши.
- Вот и ладненько, - постаралась подбодрить Ирину подруга.
**
Нервы даются человеку один раз, и он сам в ответе за каждую их паутинку. Но как научиться беречь нервы в то время, когда твои знакомые в спешном порядке покидают родной город? Ирина делала вид, что сильная и что её не сломить. Но только она знала, сколько килограммов успокоительных лекарств она приняла за всё время странной уничтожающей войны.
Вчера соседка сказала:
- Ира, ну откуда взялся этот прыщ на теле Донбасса? Откуда эта ДНР?
- Вы всё не так понимаете, - начала ласково Ирина. Вы должны спросить, откуда взялся фашизм в нашей стране? Ведь его не было. До определённых событий его совсем не было. Или мы так думали, - вдруг засомневалась Ирина.
- Ты будешь уезжать из города? – перевела разговор Валентина Федоровна.
- Нет. Денег столько нет. Никогда не собирала на «чёрный день», думала, что этим можно беду накаркать. А ведь пришел это черный.
- Так, давай, дорогая, перестанем причитать. Будем жить, - вдруг серьёзно ответила соседка. Бомбы до нас не долетят.
- Я знаю.
- Откуда ты знаешь?
Вера во мне такая родилась. Раньше я надеялась на всё хорошее, но поняла, что бездеятельная «надежда» может до ручки довести. Живешь, сомневаешься, переживаешь, но в то же время на что-то надеешься. А на что? На что можно нам надеяться? На победу? На отпор натиска врага, на чудо? Вот-вот, часто именно на чудо мы и надеемся. А со временем понимаем, что чудес не бывает. В принципе не бывает, если только сам не сотворишь чудо. Вот так во мне умерла надежда. Навсегда.
- Не говори, Ира. Так нельзя. Без надежды человек становится слабым.
- Вы не правы, Валентина Федоровна. Человек только тогда становится сильным, когда в нем живет вера. Это совершенно особое чувство.
- Ты делаешь врагами «веру» и «надежду»?
- Они никогда не ладили. Просто нам хочется так думать.
- Ириш, всё будет хорошо. Верь.
- Я и верю, - улыбнулась в ответ Ирина. – Вот об этом я и говорю. У веры есть сила и стержень.
**
Мимо подъезда прошла женщина, с трудом волоча за собой тачку «кравчучку», набитую продуктами:
- Чего сидите, бабоньки? Почему не покупаете муку и макароны?
- Ты странная, Свет, - ответила Валентина Федоровна. – Если в доме не будет света и газа, ты на чём будешь свои макароны готовить?
Света оглянулась на свою тачку и просто так ляпнула:
- А я сырые макароны буду жевать.
- Ну-ну, - улыбнулась Федоровна. Не будет у нас в Макеевке войны, вот попомните мои слова.
- Откуда вы знаете, что не будет бомбёжки? – удивилась Ирина.
- Верить надо. Ты только что о чём говорила? Вот я тут же тебе поверила. Всё по вере нашей. Будем жить!
**
Это было вчера.
А сегодня утром снова был взрыв. Кофе остыл. Ирина пила корвалол и отвечала по интернету друзьям. Благо, он ещё мог уловить волну.
И тут – звонок.
- Ириш, я только что попала под артобстрел, - услышала она дрожащий голос подруги из Донецка.
- Девочка, только успокойся. Теперь она, Ира, должна быть сильной, чтобы остановить нервный стресс подруги. – Ты жива – и - слава Богу.
- Я больше так не могу. Меня-то за что? – продолжала подруга настоящим русским акцентом. – Представляешь, нас во время обстрела продавцы из супермаркета начали выгонять. Говорили, что мы должны освободить помещение во избежание краж и воровства. Какое воровство, Ир? Нас убивают. И в это время выскочили ребята продавцы из соседнего магазина и затолкали всех нас к себе, в подсобку, подальше от осколков. Я жива.
Марина отключила телефон. Это было страшнее обычного. Когда смотришь сводки с фронтов по телевидению – это одно восприятие, а когда слышишь полумёртвый голос близкой подруги – это необъяснимое состояние. Хочется выскочить из дома и нестись на помощь, что бы ни случилось.
До утра подруги больше не созванивались. Ирина всем сердцем думала, что Марина уже у моря, что её проблемы уже позади, что ни один осколочек не тронет её красивое тело. Но… напрасно она так думала.
- Привет, Ириш! Ты как?
- Нормально. Кофе пью. Ты не уехала разве?
- Не выдумывай. Куда я уеду из своего дома? Да еще и без тебя! В бомбоубежище ночь провела.
- Я тебя люблю! Ой, Марина, что это? Взрыв! Ещё… ещё… бомбят, - Ирина бросила трубку. Что это было? Страх, паника, слабость, последние конвульсии надежды? Но что-то было.
- Мама, без паники. Это не фосфорная бомба, а тепловая, - вошла в квартиру дочь, держа за ручку свою малышку. – Мы с Лизуней всё видели.
- Бабушка, я только что видела настоящую войну! – зашептала с вытаращенными глазёнками Лизавета.
- Нет, моя хорошая, это не война.
- Бабушка, в шесть лет дети уже всё знают. Я тебе об этом уже говорила, - остановила внучка Ирину.
- Господи! Обрати взор свой на нас, - шепнула Ирина.
**
Жизнь Ирину пыталась изо всех сил положить на лопатки. Каких только испытаний она не перенесла, но всегда держала марку. Так она научилась вести себя, глядя на соседку. Нравилась ей Алла своим оптимизмом: спортсменка, комсомолка, активистка. Спортсменка – не то слово. В училище преподавала физкультуру. «Мне бы такие бёдра», - иногда потихоньку завидовала Ирина, - «Мне бы её силу воли».
У Аллы с Борисом была дочь. Им очень захотелось пацана, а роды принесли ей еще две девчонки-близняшки. Вот тут Ира и поняла, что женщина может остаться женщиной, если в ней есть стержень веры в то, что всё так и надо, что всё уготовано для испытаний и оспаривать их – себе дороже.
Муж Ирине достался не такой, как у соседки. Почему достался? Так вышло по её глупости, но она много лет отбрасывала от себя эти мысли. Лентяй, хвастун и лоботряс. Не то, что она – хоть всей улицей пример с неё бери, памятник ей поставь. Проблемы она решала всегда сама, не задумываясь над тем, что вся её жизнь – сплошная проблема.
И в тот момент, как только она поняла, что всё её будущее и её дочерей зависит только от неё – она тут же распрямила плечи и гордо, с улыбкой, понесла свой крест. Это был не крестик, а именно крест. Она знала ему цену, ощущала его вес.
Жизнь делала свои коррективы, друзья делали свои налёты на её кухню, недруги потихоньку пытались вредить. Это её не останавливало. Она умела нести не только свой крест, но и отвечать за свои поступки. Один поступок не давал ей покоя: она сознательно лишила своих детей родного отца. Правильно ли? Раньше уверенно говорила, что она во всём права. И это не оспаривалось. Сегодня – совершенно другое время. Сегодня – война. Как было бы легко воспринимать действительность рядом с надежным человеком. Стоп. Надёжным… конечно, правильно она поступила тогда, много лет тому. Он никогда не был надёжным, как ни старалась молодая девочка растормошить в молодом человеке положительные качества. Собственно, зачем тормошить то, чего никогда не было? Ирина поняла, что мысли её снова потащили в дебри воспоминаний. Она умела вовремя остановиться.
Когда-то она еще на что-то надеялась, мечтала, фантазировала, пока не поняла, что «надежда» убивает мечты. Да-да. Именно убивает. Надеяться можно хоть всю жизнь и при этом ничего не добиться. О любви она не только не мечтала, она забыла напрочь это слово. Но слово «вера» стало часто появляться в её доме. И не смейтесь. Оно стало одухотворённым.
**
А потом был Майдан. Это как новая эпоха. Это как новое мироощущение. Поначалу никто ничего не понял. Ну, собрались люди на главной площади в Киеве, ну, лозунги свои выдвигают, ну, надоело им такое житьё. А почему не поддержать чьи-то принципы? Тем более, что сама была принципиальной. День-два продолжался Майдан, а затем, вместо того, чтобы всем разойтись по домам и спокойно продолжать работать, любить, общаться, растить детей, всё взорвалось чёрным колёсным дымом. Зачем? Зачем этот страшный аллергический дым? Зачем эти заезженные лозунги? Кто их слушает? А, оказывается, слушали. И не только слушали, а управляли этим действом. Но это было так далеко, словно на другой планете. Киев – это очень далеко. И вдруг Киев встал перед дверью так близко, что дышать стало трудно. Это дым или лозунги? Что страшнее и важнее? Теперь, по прошествии нескольких месяцев, всем понятно, что это и было зарождение войны. Колесо-зародыш покатилось по Украине и остановилось на Донбассе. Не покатилось дальше. Террикон ему что ли помешал? Но всё остановилось в один момент: планы, мечты, чаяния, надежды. Всё умерло. Навсегда и безвозвратно.
**
Малышка кричала на всю квартиру, словно что-то чувствовала. Это на неё не похоже. Спокойная девочка доставляла молодой маме материнскую радость. Счастливее не было на свете. Или были? Наверное, так думает каждая мама с ребёночком на руках. Так думала и Оля, купая девочку в листьях любистка.
- Ты моя красавица, ты моя радость, - причитала она, прижимая ребенка к груди. Материнское молоко роднит мать и ребенка навсегда. Это единение свято во все века. Да святится мать и младенец, да уйдут беды и несчастья из их дома, да будет покой и благоденствие.
Они эту ночь спали на полу: мать и новорожденный ребенок боялись спать на кровати. При бомбёжке стёкла могут поранить ребёнка, думала Оля и постелила постель у дивана, прикидывая, как она своим телом закроет ребёнка при бомбёжке. Ребёночек, словно почувствовал мамину тревогу, разрешил всю ночь держать себя за ручку. Вот такое единение. Вот такое одно целое.
Бомбёжки не было. Утром все проснулись. Значит, жизнь продолжается. Утренний чай и интернет – обязательное дело последних месяцев. События по нарастающей зашкаливали за грани разумного. Это была настоящая война.
По старой привычке – чай и кофе. Чай – кормящей маме, кофе, естественно, Ирине и, естественно, растворимый. Оля, оказывается, договорилась на рынке с подругой о том, что отработает у неё реализатором и немного подработает денег на памперсы. Это было для Ирины шоком. Как? Как это будет выглядеть? Ребёнок признаёт только грудь, только маму и только родную улыбку. Ни пустышку, ни смесь в рот не берёт. Это было настоящее испытание и для бабушки, и для малышки. Но жизнь расставляет свои ловушки и женщинам-одиночкам остается только умело из этих ловушек выходить. Оля убежала на рынок.
Взрыв прогремел неожиданно, хоть на подсознании всё ожидалось давно. Один, затем второй. Ирина быстро подскочила к дивану и легла рядом с внучкой, просчитывая каждое своё движение на случай того, что стёкла полетят в разные стороны. Стёкла не полетели, стены не рухнули, бомбёжки не было.
- Алло, мамочка, как вы там? – услышала она голос взволнованной дочери.
- Мы живы. Всё нормально, дочечка.
Мама, не приходи на рынок, я сама прибегу покормить Аришу.
- Хорошо. Будем ждать. Будь осторожна, умоляю.
**
А вечером мать и дочь смотрели телевизионные новости. Было что-то страшное: рассказывали о бомбёжке в Горловке.
- Нет, это всё не то, - сказала Ирина. Я сейчас включу интернет.
Включила…
Такого шока давно не испытывали женщины. Трупы… трупы… трупы…
И не просто трупы, а разорванные на части тела, останки тел, фрагменты.
- Мама, до каких пор?
- Не знаю, дорогая. Я в этой жизни теперь совсем ничего не знаю. Не верится, что это настоящая война, не верится, что всё это происходит с нами, не верится, что гибнут не солдаты, а дети, женщины, старики.
- А знаешь, я и сейчас уверена, что поступила правильно, что не уехала, - вдруг сказала Оля. – Меня ведь многие приглашали в Россию. Очень многие, но только ни одного точного адреса не дали. Ни одного… продолжают приглашать, рассказывают, как добраться, а то, что я с очень маленьким ребёнком, который еще плохо держит спинку, могу просто так добраться к их дому через все блокпосты, границы и «коридоры смерти» - до них не доходит. Ни один человек не сказал, что будет ждать меня у границы.
- А потом они будут говорить, что звали тебя, а ты поленилась ехать к ним. Не думай об этом, дочь. Не думай. Здесь наша земля. Здесь наше – всё. Всех не убьют, не перестреляют. Все не смогут покинуть город. Такого не бывает. Остаёмся здесь. Подожди, вот фильм о Горловке…
Мать и дочь прикипели к монитору. Там, на траве, в неестественной позе была распластана молодая мамочка, крепко сжимающая одной рукой свою маленькую дочурку. Они были мертвы. Они были зверски мертвы, если можно так сказать. Растерзанное взрывом тело молодой женщины выглядело ужасающе.
- Мамочка, это что? – заплакала Оля. – Это же простая молодая мамочка с ребеночком. Кто посчитал её сепаратисткой? Кому в голову такой бред пришел?
Мать и дочь не сдерживали своих эмоций и слёз: такого чудовищного убийства нельзя было придумать. Это не монтаж и не фейк. Это – убийство века.
- Мама, эту девочку назвали Горловской Мадонной.
- Спаси, Господи, душу рабы твоей, - прошептала Ирина.
- Мамочка, её зовут Кристина, - продолжала плакать Оля, крепко сжимая в объятиях Аришу. - Господи, отведи от моего дома беду! – плакала молодая мать.
Они проплакали весь вечер. Нервы не выдержали последней нагрузки. Теперь вся жизнь стала бессмысленной и никчемной. Ради чего жили? Ради кого старались? Зачем чего-то добивались в жизни? Всё – прахом. Теперь в голове засело это зомбированное слово «мир». Его произносят все. Все друг другу желают мира. Всё отошло на второй, третий, четвёртый план. А будет ли мир? Надежда рухнула, надежда довела всех до критической точки, где нет выбора, где запятая не актуальна. А что же с верой? Пошатнулась и она, словно её и не было вовсе.
Вера стала потрёпанной, облезлой, полуголодной нищенкой. Сумеет ли она поднять голову над зверствами? Выдержит ли натиск фашизма? Оставит ли жить на земле детей? Если справится с этой непосильной ношей – честь и хвала ей. Только тогда вера возродится. Только тога может поднять голову и надежда. А пока… двойное убийство. Убийство веры и надежды – настоящее нестандартное захоронение идеологии. Или другое двойное убийство? Горловская Мадонна с младенцем на руках – физическое захоронение идеологии. Как разобраться в этих утратах? Где грань идеологии? И вообще, есть ли грань или граница нечеловеческого пафоса?
Границы всегда предопределены изначально правилами, системой, порядком, беспорядками. Главное, не переступить. Главное, вовремя заметить и остановиться.
Перед Горловкой никто не остановился. Перед Горловкой ускорили шаг. Вокруг смерть… смерть…смерть… Что дальше? Чьи слёзы? Чьи муки? Чья Мадонна?
Господи, начерти границу молитвой своей. Ты слышишь меня, Господи?
ID:
515097
Рубрика: Проза
дата надходження: 02.08.2014 19:38:55
© дата внесення змiн: 02.08.2014 19:38:55
автор: Ирина Горбань
Вкажіть причину вашої скарги
|
Вера и Надежда. Две сестры,( не говорим сейчас о ветреной и коварной, третьей).
И конечно очень горький. 
Никто даже не подозревал, что такая тема может возникнуть у на в XXI веке. 
